Я не хочу долго утомлять себя и вас своими воспоминаниями. Ничего такого, что было бы интереснее, чем история нашего Избранного. В своих похождениях мне было нечем гордиться. По дороге в Рено наши новые хозяева совершили ещё одно нападение на какую-то одинокую ферму, предварительно вырубив нас, рабов, по очереди, чтобы никто не сбежал. Я притворился бессознательным, и долго слушал, как отдаляются шаги четверых из них. Рядом с нами оставался один мужчина и ребенок, которому, как я определил, было не больше трех лет. Мецгер – довольно противное имя для трехлетнего существа, но его мамаша, кажется, употребляла это слово более как кличку. Мне было его жаль.
     Я сумел ослабить за проведенное в дороге время веревки и выпутать сначала одну, а затем вторую руку. Удар мужчине я нанес со спины, по затылку, как меня учил старый тренер в Убежище. Ребенок, увидев меня, открыл рот для крика, и мне пришлось зажать ему рот, одновременно удерживая в руке, чтобы он не вырвался. Личико Мецгера было искажено и ужасно в своей ярости – как, детские черты и так изуродованы! Я отпустил его, он убежал. Я принялся развязывать путы на двух моих друзьях, я торопился, и успел освободить лишь девушку, когда услышал шум с той стороны, куда убежал маленький Мецгер. Точно так же, как и я, схитривший друг смотрел на меня, ни говоря ни слова. Тогда я напряг всё, что осталось у меня от прежней здоровой силы и порвал уже протертые им веревки. Он вскочил, поднял на руки бессознательную девушку и бросился бежать. Я побежал следом. Я знал, что туда, куда побежал он, бежать было нельзя, – там был обрыв, прикрытый густыми зарослями травы, мы ведь проходили там совсем недавно, мы оттуда пришли. Он, наверное, забыл или растерялся, но в тот момент, когда я открыл рот для предостережения, он нелепо дернулся в воздухе и исчез, точно провалившись под землю, увлекая за собой сорванные заросли и так и не пришедшую в себя подругу.
     А я побежал дальше.
    Нет, мне было их жаль – моих друзей, вышедших из Убежища, получивших свой Эдем в виде утешительного презента – смерти. Я в тот момент был зол на себя, мне было стыдно, и я хотел увидеть тот проклятый послевоенный город Нью Рено, о котором говорили работорговцы. Я должен был узнать, ради чего ушел из дома. Мне нет оправдания, я был эгоистом и признаю это.

   -   Парень, - на мое плечо легла ладонь, и я вздрогнул. – Ты мне нравишься, парень. Не хочешь перепихнуться со мной? Я беру недорого.
    Я натянуто улыбнулся и покачал головой. Вот он, Нью Рено. Я всё-таки нашел в себе силы совладать с собой и позже, успокоившись, выследил работорговцев, шедших в Нью Рено. Я знал теперь, чем грозит пребывание в пустыне без воды, еды и того, что Избранный называл антирадпиллс. Я понял, что лучше пройти за теми, кто знает, куда идти. Я стал их тенью. И я пришел сюда, в этот город, оглядываясь по сторонам, чтобы не наткнуться на них.
   -   Он хочет полетать, Лола, отстань от него, - в ладони грязного старика появляются белые таблетки. – Хочешь, парень?
     Я знал, какие здесь деньги, в одной подворотне я нашел мертвого пьяницу, у которого и забрал скудные запасы – десять монет. Но этих десяти не хватило бы ни на что. Я узнал за караваны в другие города, они стоили больших денег. А я хотел уйти. И я решил найти работу.

    Я понял в этом мире всё. Я работал охранником в разных городах континента, я был караванщиком, я помогал фермерам, я соглашался на работу у торговца оружием. Несколько раз я совершал заказные убийства, – это была самая выгодная работа, но мне всё равно было тяжело убивать людей, я так не мог. Я вообще не знал, что мне ещё попробовать в этой жизни того, чего не было бы в Убежище. И я не был уверен, что эта, внешняя, жизнь была лучше той, которую я знал. Та была…чистой. И светлой. Скучной – да. Эта была бурлящей, опасной, грязной и отчаянной, с темным будущим и убивающим здоровье настоящим. Я не знал, что лучше. Я решил просто жить, ища любую возможность, чтобы найти своих людей в этом огромном мире и попросить у них прощения за то, что и они теперь живут в этом кошмаре.   
     Впрочем… прошло не так уж много времени, когда я понял, что мне этот кошмар начинает нравиться.
…Я вступил в банду, тогда ещё не сильно организованную и раздражающую всех крупных правителей Рено. Да, я вернулся в Рено. Нет, сохрани Господь, мне там не нравилось. Мне нужны были деньги, я собирался идти на запад. Я решил подзаработать.
     Мы совершали налет на один из домов Рено – там жил человек, житья не дающий нашему главарю Грегори Сальвадору. Было сказано убить человека, его семью, оставить дом нетронутым и уйти, оставив послание на стене: «Г. Сальвадор». Скромно, да? Нам было все равно, в банду входили лишенные рассудка звери и я.
     Они стали оказывать сопротивление. Хозяина пришлось убить сразу, женой занялись трое наших людей, а мы впятером пошли искать их детей. Их нашли в спальне. Молодая девушка лет шестнадцати и парень младше неё года на два.
    Он бросился к нам с кастетом; кто-то выстрелил ему в колено. Девушка закричала, на неё сразу бросились трое. Когда они срывали с неё одежду, со мной происходило что-то странное. Раньше я бы кинулся им наперерез, я бы отбросил их от неё… а тогда я перерождался.
     Парнем, как ни странно, тоже занялись. Для меня тогда это ещё было дико, но я всё равно смотрел. Сначала просто смотрел…
     Я был последним, кто совершил насилие. Я осторожно вошел в окровавленную промежность, коснулся измятых, в синяках грудей, закушенных губ – и кончил, глядя через её голое плечо на растерзанное тело её брата. А потом встал и выстрелил перед собой в упор.
     Меня подначивали ободряющими, приветствующими криками, я стал одним из них, своим. Когда мы ушли из того дома, меня стошнило за углом. Я ушел, не дожидаясь платы.
    С тех пор я никого не насиловал, и никогда больше не убивал.

     Я долго искал своих. В определенных кругах я был очень известен в свое время. Мне не нравился криминал, но я был там нужен и я мог оттуда прорваться куда угодно.
    И я рвался. Когда я услышал о племени далеко на западе, я пошел туда. Только не дошел. Я не говорил, что с того случая у меня сильно ослабло сердце? Я даже бегать перестал. Бег – моё любимое занятие. Было. Я очень любил мчаться по прямой, никуда не сворачивая, навстречу ветру. Я очень быстро бегал. А слабое сердце отобрало у меня это счастье. Я заслужил, я знаю. Я портил свою жизнь, как мог. Это потом я сообразил, что очень сожалею о совершенной ошибке. Нам не стоило уходить из Убежища. И всё же с тех пор, как я вышел из Убежища, я стал бояться закрытых помещений. Я перестал понимать, что со мной происходит, и лишь иногда, выпив, жалел себя и обижался на весь мир, точно ребенок, которого впервые выпустили на улицу, и он заблудился.
      Я скучал по тому чувству защищенности и возможности быть спокойным, что за тебя все сделают, которое возникало у меня рядом с Избранным. Я хотел услышать, что он меня прощает – и спокойно умереть. Впрочем, моя вина оставалась на моей совести, и никто не собирался её снимать.
     Так вот. Как я уже говорил, я не дошел до племени на западе. Помню, я долго шел на север, был голоден и устал, и у меня очень болело сердце. Я два раза ронял автомат из руки, подгибался под тяжестью рюкзака, но продолжал идти, прекрасно осознавая, что значит остановка в пустыне. Когда я увидел впереди свет, и различил очертания строений, я едва сдержался, чтобы не крикнуть. Впрочем, я не был безрассуден. Я подошел ближе, и когда убедился, что это действительно город, а не разбойничье поселение, решил ускорить шаг. Обрадованное скорым возможным отдыхом сердце радостно дернулось в последний раз, и я понял, что теряю сознание. Это был мой первый сердечный удар.
      Очнулся я в светлом помещении, было тепло и сыро, на губах был привкус металла, воздух пропах потом и пылью. Склонившийся надо мной человек – доктор – с простым, или, проще говоря, не обезображенным интеллектом лицом поприветствовал меня и сообщил, где я нахожусь. Этот город назывался Реддинг.
     Я устроился работать в больнице, исполнял самые легкие поручения – до тех пор, пока не пришел в состояние относительного выздоровления. Доктор посоветовал мне пойти на шахты, которые и собрали вокруг себя человеческие поселения, позже образовавшие город Реддинг. Я согласился, ведь я ещё не работал на шахтах, я никогда не видел их. Мне было интересно узнать то, чего я ещё не знал. Я старался заставить себя поверить в то, что не зря вышел на поверхность, что здесь масса любопытных вещей.
      На шахтах долго я не продержался. В один вечер мне подсунули снотворного в вино, и ограбили, пока я спал. Это сделали свои же, с кем я вместе пил в бараке, а потому это и было самым обидным. А ещё я понял, что состояние моего здоровья на такой работе оставит желать лучшего. Мое оружие, патроны и медикаменты всё ещё оставались при мне, а потому я выяснил, кто был вором, избил его и ушёл из города. Я не опасался мести его товарищей, в любом случае, даже с таким сердцем я был лучше, сильнее их. Мне просто надоел этот город, я вспомнил, что мне надо идти на запад.

     Это была удивительная девушка. Я следил за ней почти сутки, она не замечала меня. Она редко останавливалась, отдыхала, положив поклажу на землю, а потом шла дальше, так сосредоточенно и уверенно, что мне показалось, будто вся пустыня – её дом. Этого, конечно, быть не могло. За время, которое я жил на поверхности, кажется, прошло почти шесть лет, я ни разу не слышал, чтобы люди могли долго жить вне социальных общин-городов. Пустыня, радиация, грабители или мутировавшие твари находились в таких случаях всегда, и люди-отшельники страдали, расплачиваясь имуществом или жизнью. Сейчас я засомневался в таком выводе. Наверное, и в пустыне была возможна жизнь.
     Она была довольно крепкого телосложения, подтянутая и в то же время очень женственная фигура и светлое, нежное лицо дышали чистотой. Медные волосы блестели на солнце, она часто встряхивала головой. Я увидел наконец, куда она торопилась. На горизонте я увидел горы, а под ними – крохотную точку. У меня прекрасное зрение, и я понял, что мне напоминают очертания точки. Это был дом.
     Я был очень удивлен, и я продолжал слежку. Мы быстро дошли до дома – девушка ускорила шаг, дав тем самым подобную же возможность и мне. Когда мы подошли достаточно близко для того, чтобы я смог видеть небольшой огород у стен дома и две продолговатые пристройки, раздался лай, и навстречу нам понеслось нечто большое и лохматое. Девушка радостно окликнула собаку, сбрасывая поклажу на землю, и присела на корточки, раскрывая объятия. Это был первый раз, когда я услышал её голос, почему-то сразу показавшийся мне таким родным. Пес с разбегу прыгнул ей на грудь, упираясь лапами в плечи, и принялся вылизывать её лицо. Она засмеялась, пытаясь отвернуться, пес несколько раз гавкнул, приветствуя её, очевидно, и внезапно, спрыгнув на землю, зарычал. Ну, конечно же. Он наконец учуял меня.
   -   Придержите собаку!
     На мой торопливый возглас девушка резко обернулась, нахмурившись, и настороженно взглянула на мою амуницию. Я неловко улыбнулся ей, ненавязчиво откидывая автомат за плечо, и шагнул навстречу.
   -   Я увидел вас и решил, что вы – единственная, кто хоть чуть ориентируется в этом пекле. Вы поможете мне?
     Она не отвечала, только настороженно глядела на меня своими удивительными зелеными глазами. Она была красивой, эта девушка. По крайней мере, для меня. Для меня она всегда потом оставалась самой красивой.
   -   Моё имя Михаэль, я могу попросить вашей помощи?
     Пес у её ног зарычал, готовясь к атаке, и девушка что-то негромко сказала, обращаясь к нему. Потом взглянула на меня.
   -   Я Магда. Вы первый, кто нашел меня здесь, в пустыне. Да, я помогу вам.
     Я улыбнулся.
   -   Приятно познакомиться с вами, Магда. Я долго ходил по этой чертовой пустыне и очень устал. Мне нужна еда и медикаменты, а также вода, конечно. Вы не скажете, далеко здесь до ближайшего города?
     Девушка некоторое время смотрела на меня, и я сразу понял, как выгляжу в её глазах. Корчащий из себя джентльмена преступный элемент, старающийся притупить её бдительность и затем воспользоваться этим. За эти шесть лет я научился многому, я не мог бы назвать такого дела, которое не смог бы провернуть, такой работы, которую не смог бы выполнить. Только те законы морали, которым нас обучали в Убежище и к которым с рождения привык, никак не получалось забыть. Я и говорил именно так, как и раньше, только с уродливой примесью ругательств и выражений, которые никак не совмещались с основным стилем моей речи. Я всё ещё был чужим здесь, в этом мире. Я не разучился быть жителем Убежища.
    -   До Модока – два дня пути. Там есть еда, возможно, медикаменты. Там есть место, где вы сможете отдохнуть.
     Я кивнул, нехотя трогаясь с места. Я никак не мог придумать ещё вопрос, чтобы остаться.
   -   Благодарю, Магда. А куда мне идти, чтобы выйти на этот город?
   -   Строго на север.
   -   Строго на север… Да, спасибо вам. Я больше не стану, пожалуй, вам надоедать, я пойду.
   -   Михаэль…
     Я с готовностью обернулся.
   -   Да, Магда?
   -   Вы хороший человек, Михаэль. Вы можете отдохнуть ночь в моем доме, скоро будет совсем темно. Я вам доверяю, Михаэль.
   -   Нельзя, - я покачал головой. – Не доверяйте никому из таких людей, как я. Я с радостью принимаю ваше предложение, но пообещайте мне, что впредь будете осторожней.
      Магда светло улыбнулась.
   -   Вам не кажется, Михаэль, что вы начинаете ставить свои условия?
   -   Вы правы, извините.
   -   И тем не менее я вам это обещаю. Поверьте, у меня очень хорошее восприятие и интуиция, и я могу различить хорошего человека от обычного. Вы можете идти за мной.
    Пес явно не приветствовал позицию хозяйки, поэтому я старался держаться от животного как можно дальше. Я не боялся ни монстров, ни людей, а вот собак я не любил. У нас в Убежище не было собак. Был когда-то старый кот, который постоянно пребывал в осоловелом состоянии от избытка внимания, и тот умер задолго до моего пятнадцатилетия.
   -   Вы голодны, Михаэль?
   -   Я… да, голоден. Очень.
     Я понял, что сказал правду, лишь когда ощутил резкий приступ слабости. Кажется, я не ел два дня, или около того. Магда остро взглянула на меня, и мне стало стыдно.
   -   Только не беспокойтесь, Магда, я заплачу вам, я не хочу оставаться вашим должником.
   -   Михаэль, - резко оборвала меня она, - вы отныне мой гость. Гости не платят ни за кров, ни за еду, ни за внимание. Постояльцев я не принимаю.
   -   Извините.
   -   Ничего.
     Дом был весьма уютным. Там было тепло и хорошо пахло, а на стенах висели развешенные сухие травы и плоды. Прямо напротив входа через небольшую светлую гостиную с двумя большими шкафами и диваном располагалась ещё одна дверь, ведущая в кухню. Веселые занавесочки на окнах радовали уставший после серого однообразия глаз, обстановка располагала. Я заметил две боковые двери, и мне стало интересно.
   -   Вы живете одна?
   -   Нет. Не одна. Собака со мной.
     Я кивнул. Да, конечно, чертов пес, который, похоже, меня не взлюбил с первого взгляда.
   -   Как его зовут? – попытался разыграть из себя приветливого гостя я.
   -   Никак, - бросила она, проходя в кухню. – Просто пес.
   -   Угу, очень оригинально.
   -   Нет, - раздался её голос. – Просто я не знаю, как его назвать.

   -   Доброе утро, Магда!
   -   Доброе, Михаэль.
     Я прошел к банной пристройке и, опустив ладони в холодную воду в ведре, одним махом сполоснул расслабленное после ночи лицо. Ледяная вода обожгла щеки и нос, я застонал, довольно щурясь на яркое утреннее солнце. Полотенце висело рядом, осенний ветер обдувал лицо, а я смотрел. Магда, в простом длинном желтом платье, с медными распущенными волосами, вешала у дома белье. Раскрасневшееся лицо, приоткрытые губы, стройные крепкие ноги – пусть в синяках и ссадинах от постоянных походов, но все равно очень красивые. Я знал, казалось, об этой девушке уже всё. Она была рождена гражданами НКР, решившими перебраться на время в Город Убежища для получения профессионального медицинского образования и приобретения оборудования. Её родители, говорила она, были очень образованными людьми. В свое время в НКР они были уважаемыми врачами. Дернул же их нечистый получить знаний ещё больше, чем у них было в наличии. Но Магда тоже хотела продолжить семейную традицию, а получить образование нигде, кроме как в Городе Убежища, невозможно. С ними был охранник, нанятый специально для этой дороги – не помогло… После встречи с семейством Смертельного Когтя трое взрослых остались лежать на земле развороченными, окровавленными телами; а она бежала прочь. Она рассказала ему, как боялась пустыни и непривычного одиночества, как проклинала себя за острое желание и тягу к науке, приведших к такому трагическому концу. Только ещё страшнее ей было возвращаться назад, к месту, где она оставила тела родителей и не выполнившего своих обязанностей охранника. На том месте не осталось даже костей. Была почерневшая от крови потрескавшаяся земля, и много грызунов вокруг. Вот тогда ей пришлось поверить в то, что она осталась одна. Возвращаться в НКР было слишком опасно, да она бы и не нашла дорогу сама. Она решила идти вперед. Говорит, идти было недолго. Совсем скоро она вышла на эту заброшенную ферму и осталась в ней. Потом, когда запасы растительной пищи закончились, она начала бродить вокруг своего дома на расстоянии нескольких дней – по-другому измерять длительность пути она не умела. Так она узнала о существовании фермерского города Модока, там же подобрала щенка и выходила его в большого серого пса. Она совершала такие походы раз в месяц – за семенами, орудиями труда, оборудованием, вещами и медикаментами. Ей нравилось жить так, на предложение жителей Модока перебраться к ним она не отвечала. Она думала. В конце концов, она всё ещё хотела учиться. Не зря же, сказала она мне, погибли её родители.
   -   Как сегодня чувствуешь себя, Михаэль?
   -   Лучше, лучше, спасибо, Магда.
     Да, совсем забыл сказать. В тот вечер моё сердце вновь дало о себе знать. Я упал, не доходя до кухни, куда позвала меня ужинать Магда, и знакомая резкая боль заставила меня забыть обо всем. Потом я пришел в себя, уже в постели, раздетый, вымытый, рядом громоздились коробки и чашки, воздух пропах лекарствами. Магда сидела рядом и держала в руке книгу. На обложке громоздился большой красный крест, и это было всё, что я смог разглядеть. Я провел так около двух дней, мне было ужасно стыдно, но я чувствовал, как моё сердце слабо подрагивает в груди и требует отдыха. Если бы я встал, это было бы моим последним действием в жизни. Магда приносила мне книги, у неё оказалось много книг, из чего я сделал вывод, что живет она здесь не менее года, может, двух. Многие из них были мне знакомы, что-то о технике, об оружии, о медицине – этих, конечно, больше всего – и несколько развлекательных  журналов разных годов выпуска. Один из них был довоенным журналом комиксов, что меня и привлекло, я потом несколько раз перечитывал его. Обычный сюжет подростковых комиксов, герой и злодей, куча левых и правых персонажей, всё по сценарию. Главного злодея звали Кэссиди, что означало сукин сын. Интересные комиксы, правда? Я таких не читал.
     Мне, как вы догадались, давно стало лучше. Только мне уходить никуда не хотелось. Я нашёл Магду, эту девушку, которая не боялась одиночества, я побывал в настоящем доме, узнал, что значит мирная, спокойная размеренная жизнь – и мне понравилось. Нет, не так – я в это влюбился. А ещё я полюбил её.
     Вы должны понять. Я был молод, это естественно. Я очень устал от неопределенности – нет, в самом деле, я ведь ради чего-то ушел из Убежища? Может, и не для того, чтобы создать семью – это я мог сделать и дома. Или не мог – там же не было Магды. А может, именно ради неё я и решился изменить навсегда жизни всех жителей Убежища, и нашего Избранного.
     Да. Я остался.

   -   Я вернусь, любимая моя, родная, я обязательно вернусь. Видишь, я оставляю эту флягу с номером тринадцать – свой счастливый талисман, пусть он тебя бережет. Я тебя прошу… умоляю. Я должен проверить, так ли это. Простишь меня?
     Магда зарылась лицом в мою куртку и молчала. Она сильная девушка, моя Магда. Я навсегда остался бы с ней. Я любил и люблю её – до сих пор. Хотя я далеко уже не молод, я всё ещё хочу её – обнять, поцеловать, быть с ней. И…
   -   Это могут быть мои люди, я только проверю, – и обязательно вернусь. Я быстрее справлюсь сам. Если тот негр из Модока не ошибся, значит, это они, и я вернусь за тобой, мы переедем к ним. Если это всё неправда, я возвращаюсь домой. Я в любом случае буду с тобой через пару месяцев. Потерпишь?
   -   Океан в двух месяцах пути только отсюда. А ещё время поисков… Ты вернешься не менее, чем через полгода, а то и больше.
     Я знал, что она права. Но я так хотел, я все ещё хотел найти тех счастливцев, кто покинул Убежище. Я обнял её за плечи. Верный Пес крутился под ногами и рычал каждый раз, как только натыкался на мои ноги. Меня он так и не полюбил.
   -   Как его назвать? – бесцветным голосом спросила Магда, и я улыбнулся. Я давно уговаривал дать псу имя, так было бы веселее. Она наконец меня послушалась…
  -   Назови Кэссиди, - злорадно ухмыльнулся я, кинув взгляд на настороженно замершего пса. – Ему идет.
     Магда улыбнулась мне и коснулась губами моих губ. Я долго не отпускал её, я любил её в этот момент сильнее всего. Я любил её…
     Но я ушел.

     Дважды не наступают на те же самые грабли, это нам повторяли ещё в Убежище. Этого делать нельзя, так живут только неудачники и идиоты. Спасибо, выучили. Зато мне теперь себя стыдно. Я не только наступил на них ещё раз, но и постарался посильнее хлопнуть рукоятью себе по лбу. Такой вот я мазохист…
     Мне везло, исключительно везло. Ни один монстр не трогал меня, и все болезни обходили стороной. Только я забыл о главных монстрах Вселенной. Правильно, это я  о людях.
…-   Рита, Рита, погляди! Наша пташка вернулась! То-то Мецгер обрадуется!
   -   Где? Этот? Точно… эй ты, ублюдок, вставай! Вставай, твою мать!
     Поток ударов ногами, возбужденные крики. Кажется, работорговцы говорили о том, что такому придурку, как я, видать, на судьбе начертано рабом быть… черт побери, они были правы. Я им и стал на целых десять лет.

   -   Кэссиди, не отставай, - знакомое имя выдернуло меня из бессознательно-тупого состояния, и я бросил беглый взгляд в сторону звука. Это надо было сделать быстро, пока надсмотрщик не заметил моего отлынивания от работы.
     За восемь лет я сильно изменился. Жизнь, если можно её так назвать, раба не располагала к повышению общего тонуса организма. После того, как я попался к работорговцам, меня продали на урановые шахты в Реддинг. Заплатили за меня в тот раз, я помню, сущие копейки, из-за моей избитой распухшей рожи и сломанной конечности. Кстати, конечность мне сломал десятилетний Мецгер. Не хило? Конечно же, знакомых вокруг хватало. В том числе и знакомых того ублюдка, которого я избил за кражу. Все они если не работали в непосредственной близости от меня, то довольно часто меня навещали, и их визиты, должен сказать, не изобиловали гостинцами. По крайней мере, в моем понимании этого слова. Бить в ответ у меня получалось не всегда, мешали цепи или слабость. Счастьем было, если поблизости оказывался надсмотрщик. Своих рабов он не позволял трогать никому, этот здоровенный негр. Это был единственный и последний человек, который относился ко мне… почти как к равному. Он служил нашему общему хозяину за деньги, и он прекрасно понимал наше скотское положение. Только всё равно предпочитал отделываться плеткой или грубыми окликами, лишь к некоторым из нас относясь по-человечески – ко мне в том числе. Кажется, он даже считал меня другом. Чувствовал мою силу, наверное, уважал… Только урановые шахты, признаюсь вам, не подарок. Их в Реддинге не было, кроме одной ничтожной лазейки, которую послали проверять нас. Урана там было мало, но он был. Я начал сдавать первым. Что вы хотите, я ведь оставался чистеньким, не привыкшим к радиации и воздействиям вредных веществ выходцем из Убежища. Два года я продержался. Потом участились сердечные приступы, а вконец меня довели мои знакомые, пришедшие меня «поздравить» под новый год. Я сопротивлялся, сломал кисти двоим, устроил сотрясение мозга третьему и заработал внутреннее кровотечение в области груди. Я думал, подохну. Помню, что приехал хозяин, наорал на негра-надсмотрщика, ударил меня…
     Меня перепродали. Это был очень долгий процесс. Почему-то покупатели сразу отмечали нездоровый оттенок кожи и подрагивавшие руки, потом смотрели на мои мышцы, оставались довольны, глядели мне в глаза – и торопливо уходили, ничего не объясняя. Наверное, раб с мощным интеллектом и уже имеющейся к ним ненавистью им нужен не был. Я так думаю.
     Меня купили представительные люди в металлических бронях – они только пощупали мои мышцы и согласились, не торгуясь, заплатить требуемую цену. Так я впервые увидел жителей Города Убежища. Когда позже я увидел их синюю униформу, я едва не взвыл от радости. Впрочем… свою собственную, с номером тринадцать на спине, я оставил ещё у работорговцев. В смысле, её с меня стащили, предварительно избив и накачав меня наркотиком. Теперь доказать, что я тоже жил в Убежище, было невозможно. Я, конечно, попытался, меня, более чем естественно, не стали слушать. Через некоторое время я смирился. Меня лечили. Да, Магда была права, эти ребята шарили в медицине. Вскоре я даже забыл, как это – когда болит сердце. Из разваливающегося калеки они сделали меня вновь сильным тридцатилетним мужчиной, каким я и должен был быть. Только меня беспокоил тот факт, что мне ни разу не удавалось узнать возможные пути побега. Охрана Города Убежища и его высокие стены исключали такую возможность… Это было изолированное сообщество таких же чистеньких, как и я, выходцев, которые, в отличие от меня и от Избранного, боялись внешнего мира и не пускали его в свою жизнь. Я их не винил. Многие боялись перемен. Наш Надзиратель тоже боялся.
     Только за эти шесть лет, проведенные в Городе, я стал его сильно не любить. Я был там рабом и я знал, на чем и за счет чего и кого строится эта империя. А потом я услышал голос.
   -    Кэссиди, не отставай.
   -   Ма, глянь на тех людей. Почему они работают в такую жару? Они ведь могут переждать, через час жара спадет, и они будут работать лучше.
   -   Эти люди работают не добровольно, Кэссиди. Это слуги Города Убежища, они строят дома и ухаживают за садами. Должен же кто-то это делать?
   -   Да. А сколько им платят?
     Я аккуратно положил тяжелый валун на подставку и махнул рукой напарнику. Тот, склонившись над ним, стал затирать мельчайшие неровности на его поверхности, а я уже держал в руке пульверизатор. Пока он затирает камень, у меня есть несколько секунд. Я, сделав вид, что разглядываю работу напарника, опустил голову и бросил взгляд на дорогу. Пацан лет семи стоял, раскрыв рот, и смотрел на нас, на нашу работу. Мать пыталась оттащить его, только карапуз был явно не хилого десятка.
   -   Я посмотреть хочу, ма! Всё равно в центре ещё никого нет, мы рано вышли! Ну, ма!
     Я так и остался стоять в неудобной позе с опущенной головой, разглядывая знакомую хрупкую фигуру и нежное лицо той, за кого молился все эти годы. О ней, я беспокоился только о ней и любил всегда только её одну на всей планете. А этот… кто это рядом с ней? Сын? Как?..
      Я присел, разглядывая его получше. Её зеленые глаза смотрели с его лица, это был только её ребенок, ошибиться было невозможно. Но лицо… лицо было моим.
   -   Ма, посмотри на этого человека! Ты сказала, им нельзя прерывать работу? О, ма, он на тебя смотрит! Ма?
     Магда подняла голову и вскрикнула, встретившись со мной глазами. Надсмотрщик кинулся ей наперерез, но было поздно. Я нанес ему сзади страшный удар по затылку булыжником, отлетевшим от моего валуна, – я поражаюсь, как он потом выжил. Магда кинулась мне на шею, я сжал её в своих руках так крепко, как только мог, я в тот момент верил, что никуда больше не отпущу её и сам не позволю себе уйти. Я скороговоркой говорил ей те слова, которые должен был говорить все эти годы: я люблю тебя, прости меня, я всегда буду с тобой, я люблю тебя, люблю…
     Магда первой оторвалась от меня и, быстро опустившись на колени, притянула к себе умолкнувшего сына.
   -   Это Кэссиди, как ты его и назвал.
     Я едва не рассмеялся.
   -   Я имел в виду проклятого пса, отравлявшего мне в твоем доме всю жизнь. Я не знал, что ты… ты…
   -   Пес умер, - сказала мне Магда. – После того, как ты ушел, он стал хиреть на глазах, отказывался от еды, скулил по ночам, и умер через несколько месяцев. Я осталась одна, я ушла в Модок, я ведь ждала маленького Кэссиди, а потом решила прийти сюда и учиться здесь, я живу здесь уже полгода…
     Кэссиди протянул мне ладонь, как мужчина мужчине, я пожал её и притянул его к себе. Шум и голоса раздавались уже на соседней улице, я увидел заметавшихся слуг, как их здесь называли, они все проклинали меня, ведь теперь им грозило наказание.
   -   Уходи, - велел я. После стольких лет я наконец имел право это делать. – Уходи и его уводи отсюда, быстро. Уходите из Города Убежища, они запомнят тебя и по любому выгонят. Ждите меня дома, родные. Я сбегу, Магда, я вернусь к тебе. Я люблю вас. Идите. Идите.
     Кэссиди посмотрел мне в глаза, я кивнул ему и улыбнулся – так, как я это делал раньше, открыто и уверенно, пусть он запомнит меня таким. Магда дернула его за руку и, не глядя на меня, побежала к главным воротам. Я присел на корточки перед ударенным мной надсмотрщиком и задумался.
     Да, я нашел выход. За убийство или кражу меня могли усыпить, как скотину, навсегда, этого я делать не стал. Я начал разыгрывать из себя эпилептика, даже получилось сымитировать желтый цвет лица и лихорадочно трясущиеся руки. Только не надо улыбаться, мне это давалось не так уж и легко. После соответствующего наказания меня было решено продать.

Нью Рено. Меня доставили на точку в состоянии наркотического одурения, уж слишком я был активным эпилептиком. Покупателей и торга я не помню, мне было плохо. А вот когда я пришел в себя и понял, что нахожусь в знакомом городе, мне стало по-настоящему жутко. Здесь меня могли запросто кастрировать или сотворить со мной такое, чего не пожелаю и самому худшему из моих врагов. Рено – это вам не Реддинг, где самая отчаянная фантазия шахтеров останавливается на избиении объекта. Я был преступником здесь и знаю, о чем говорю.
     Впрочем, Господь смилостивился надо мной. Я попал в руки своему бывшему боссу Грегори Сальвадору, который вначале хотел меня прирезать за мой побег, а потом передумал. Я наврал ему с три короба, он поверил, я ведь раньше ни разу не подводил его. Он сказал, я отныне его должник и работать буду только на него. Я согласился (что, думаете, шикарный выбор был?), и только слезно попросил повидаться с женой. Он отказал. Он мне пообещал, что через пару лет сам меня отпустит. На месяц. А до тех пор я буду самой мелкой пешкой в его преступной иерархии. Проклятый старик.
     Бежать я не пытался. Рено – это не лотерея, не Реддинг и не Город Убежища, тут нельзя ни шутить, ни нарушать условия договора. Я был псиной. Затравленной, брешущей на всех из злобности, но безвредной псиной, которую не пинают разве что из лени.
     Несколько раз у меня была возможность и «полетать», и перепихнуться с местными путанами. Женщинам я, кстати, нравился. Даже очень. Симпатизировавшая мне жена помощника Сальвадора едва не стоила мне жизни. Эта гадина приперлась ко мне ночью и едва не начала меня насиловать. Я ведь уже говорил, что люблю Магду? Я отказался, она нажаловалась мужу, что я к ней приставал. Слава Богу, Сальвадор всё понимал и велел ему держать свою шлюху от меня подальше. Это был единственный случай, когда он мне помог.
     Один раз Сальвадор сам меня едва не убил. Это было тогда, когда его ребята после очередного налета притащили в его дом молодого совсем юношу, лет семнадцати или меньше, сына врага Сальвадора, и после множества пыток захотели испытать на нем последнее средство. Когда я услышал его крики, я думал, мое сердце порвется на части. Я влетел в подвал, где они его насиловали, и то, что я увидел, повергло меня в глубочайший шок. Я никогда не видел такого грубого, отвратительного насилия. Они ведь его не просто насиловали, извращенцы херовы. В ход шли бутылки из-под виски, ньюка-колы, рукояти и дула пистолетов. Он уже не кричал, только хрипло постанывал, чем приводил насильников в ещё больший экстаз. Лицо его было блестящим от слез, но он уже и не плакал. Прикрученный к трубам за запястья и лодыжки кожаными ремнями, с кляпом во рту, он только с ужасом взглянул на меня, решив, что я ещё один его мучитель. Ему не повезло, он не впал в забытье, и пребывал в сознании. Мне казалось, я вижу медленную смерть. И окровавленные раскинутые ноги, и усевшийся между ними гангстер, и голые зады сгрудившихся вокруг ублюдков были мне так знакомы, что я не выдержал. За свою старую ошибку, за эту многолетнюю боль, за его молодое тело, растерзанное ими, за память о моем собственном сыне, которого могли точно так же… Я один раскидал их всех. Они не были готовы, они не успели среагировать. Когда последний из них упал, держась за низ живота, я склонился над парнем и снял кляп. Посиневшие разбитые губы дернулись, но он так ничего и не сказал. Я надеюсь, он хотел поблагодарить меня. Не знаю, не знаю. Его выкинули на улицу, я потом видел его у порностудии, он меня не узнал. Я, наверное, под счастливой звездой родился, Сальвадор оставил меня жить. И даже не отдал меня на подобное же растерзание своим псам. Может, самому при этой мысли плохо стало. Да и не гожусь я на эту роль, совсем не гожусь.
      Я доживал свои два года спокойно. А потом Сальвадор отпустил меня. С условием, что я вернусь. Я знал, что он осознает, что делает, гангстеры Нью Рено отыскали бы меня везде. Но я знал, что никогда к нему не вернусь.

   Магда ждала меня у дверей. Она смотрела, как я, спотыкаясь, бегу к ней, и молчала. Я торопился, боялся, что кто-то помешает, не даст мне её обнять сейчас, когда она так близко. Из-за угла дома вышел Кэссиди с ведром в руках, глянул на мать, на меня, и бросился мне навстречу. Он был первым, кого я поцеловал за эти два года. 
     А потом я поцеловал Магду.
     Мы провели вместе прекрасных девять лет. Нам было хорошо на нашем уединенном клочке земли, мы часто посещали Модок, нас там знали и принимали, мы даже праздники отмечали вместе с жителями этого города. Я учил сына всему, что знал, я знал гораздо больше, чем кто-либо из населявших эту часть континента людей. Я выучил его тонкостям техники, Магда обучала его медицине, но больше всего наш сын полюбил оружие. Что ж, это я мог дать ему в совершенстве. Я свыкся с мыслью, что, раз разбежавшись, мы, выходцы из Убежища, уже никогда не встретимся. В смысле – я никогда их больше не увижу. Я перестал думать об этом. Я любил, меня любили.
     А после празднования восемнадцатилетия нашего сына моя любимая Магда погибла. Несправедливо погибла как-то, после стольких лет в пустыне, когда её перестали трогать даже койоты, она умерла от укуса радскорпиона. Нет, самого укуса оказалось недостаточно, только в нашем доме не оказалось антирадпакета, а пока Кэссиди бегал в Модок, она умерла. На моих руках, моя Магда. Магда МакМиллан, как я потом узнал, в её ящике письменного стола, раньше всегда закрываемого ею на ключ, оказались бумаги со штампом НКР, там было свидетельство о рождении. Надо же, кого-то в этом мире рождение человека ещё волнует. Через некоторое время, когда я смог думать ещё о чем-то, кроме неё, я решил перебраться в этот удивительный город… это было потом.
     Когда вернулся Кэссиди, он застал мертвое тело своей матери и склонившегося над ним седого отца. Да, я в ту ночь поседел весь, вплоть до бровей. Крепкий с виду сорокалетний мужчина, каким я являлся, теперь более походил на старого пня.   
     Кэссиди помог похоронить Магду. Кэссиди вёл хозяйство и часто уходил куда-то с моим – теперь его – верным ружьем. Кэссиди был теперь единственным, кто любил меня. Но он был молод, а я прекрасно помнил, как это – когда тебя что-то толкает изнутри и заставляет идти вперед, совершать подвиги, которые манят тебя, только тебя одного. Кэссиди тоже так хотел. Я отпустил его. Я знал, что он крепкий парень, мой Кэссиди, и единственным, что меня беспокоило, было его сердце. Такое же своенравное, как и у меня, оно могло подвести в любой момент. Прощаясь, я дал ему фамилию его матери в память о ней, и посоветовал, когда станет совсем плохо, заглянуть на время в Город Убежища, там ему помогут вылечить, пусть и ненадолго, его сердце. Он не хотел меня оставлять, я ведь тоже ослаб на старости лет, куда и подевалась моя грозная сила Медведя, которую боялось всё Нью Рено, только я не хотел его держать привязанным к надежному и родному дому, как к Убежищу. Он всё равно вернется. Мы поцеловались на прощанье, и он ушёл. Когда я перестал различать карабин с рюкзаком за его плечом и знакомую, обманчиво-расслабленную походку, я вернулся в дом. Ночь я провел у нашей с Магдой постели, а наутро ушёл сам. Если бы я знал, что никогда больше не увижу своего мальчика, я бы побежал вслед за ним, только не знал я этого. Он сказал, что вернется года через три-четыре, когда наберется опыта, а я и поверил, старый осел. Забыл, что сам я в молодости тоже любил швыряться обещаниями, которые выполнял гораздо, гораздо позже – если вообще о них вспоминал…